Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

— Не плачь, мама, ты будешь жить еще долго-долго. Лучше скажи, что тебе купить, ведь у нас есть деньги!

Мать с тоской взглянула на меня.

— Какие это деньги? — И, помолчав, добавила: — Бедный отец так и не почувствовал сладости сыновнего ухода за ним, Будаг, и ушел в мир иной с болью в сердце. — Она умолкла, и слезы снова градом полились из ее глаз.

— И я, и сестры повинны в том, что отец ушел от нас навсегда.

— Ну что ты говоришь, сынок?!

— Если бы мои сестры не расстались с нами, мы бы не приехали в эти края, и если бы я здесь не заболел тифом, отец бы не заразился.

— От судьбы не скроешься, сынок! — вздохнула она. Силы снова покинули ее, в изнеможении она откинулась на подушки.

К утру следующего дня ей снова стало хуже. Мне казалось, что она тает на глазах. Ей было плохо, а я не знал, как помочь, что предпринять, кого позвать на помощь.

А мне так много надо было у нее узнать!.. Меня мучило: что же говорил умирающий отец, может быть, велел что-нибудь мне передать? Помню, он однажды сказал, вспомнив Баку: «Будаг, я повезу тебя в Баку, и ты будешь там учиться, станешь или учителем, или инженером!» Я тогда запомнил это слово — «инженер». Мне оно нравилось, это слово.

Я отнес цыпленка в дом к молле Эхсану, и его жена приготовила суп. Торопливо отнес суп, пока он горячий, домой и сразу начал кормить мать. После нескольких ложек она устала, силы покидали ее. Она откинулась на спину, волосы разметались по подушке.

Мама всегда казалась мне красивее всех женщин в нашем Вюгарлы. Но теперь ее нельзя было узнать: запавшие глаза, под ними черные круги, нос заострился, на коже появился коричневато-желтый налет.

— Спасибо, сынок! Пусть аллах сделает тебя счастливым…

Она устала от трех ложек супа, а когда-то не знала, что такое усталость. Мать была такой работящей! Она никогда не сидела ни минуты без дела. И везде успевала, и всегда находила выход из, казалось, безвыходных положений. А я сижу рядом, вижу, что ей плохо, и не знаю, как помочь. Где же наши родичи? Где люди, которые все эти дни шли и шли сюда? Никого! Будто вымерло все село! Страх заразиться сделал людей черствее.

— Мама, — спросил я, — а где твои двоюродные братья? Они ведь тоже живут теперь в Горадизе? А племянницы отца где? Они приходили, когда болел отец?

— Увы, сынок, — вздохнула мать, — о чем ты говоришь? Всех точно сдуло… Но я их не упрекаю, боятся, что заражу их… Если бы не Ибрагим-киши, да упокоит аллах его праведную душу, да русский доктор, пришлось бы мне на своих плечах нести отца до самой могилы!

— А кто из вюгарлинцев был?

— Приходили многие, но из помощников — никого! Если бы… — И умолкла.

— Что — если бы? Что ты хотела сказать? Принести тебе что-нибудь?

— Если бы ты достал арбуз, сынок.

«Бахчи давно опустели. Можно купить на базаре, но до базарного дня не скоро. К кому же пойти?» — думал я.

Я пошел по селу, расспрашивая встречных и знакомых, у кого можно купить арбуз.

— У двоюродного брата твоей матери, — сказал мне сосед, — хорошие арбузы росли!

Идти? Не хотелось, но пришлось, хотя в успех я верил мало. Пришел, а он клянется-божится, что бахча его пуста, а все, что было, давно съели.

— Но у вас же под боком бахча покойного Ибрагима-киши?

Я ушел не простившись. Куда идти? Домой без арбуза я вернуться не мог.

Сзади кто-то окликнул меня. Я не обернулся. Кто может звать меня, зачем?

И снова послышался голос и быстрые шаги за спиной.

— Ты не слышишь, Будаг?

Я обернулся. Меня догнал сын маминого двоюродного брата — с ним мы вместе учились в вюгарлинской русской школе. В его руках был арбуз.

— Вот, возьми… Только ничего не говори моему отцу.

Я не знал, как выразить свою благодарность.

— Чтоб тебе никогда в жизни не пришлось видеть слезы на глазах твоей матери! Чтоб никогда ты не знал тяжких минут! Будь ты счастлив, что не пришлось мне возвращаться к матери с пустыми руками!

Я помчался домой, бережно прижимая арбуз к груди. Открыл дверь и прямо с порога крикнул:

— Смотри, мама, какой арбуз я тебе принес! Сейчас разрежу его!

Мать повела глазами в мою сторону, но ничего не сказала.

Я разрезал арбуз на две половинки. Одну половину освободил от зеленых корок, очистил от косточек и принес в тарелке к постели. Хоть силы матери были на исходе, она с удовольствием, кусочек за кусочком, смаковала сочную мякоть.

Я устал. Давали о себе знать последствия болезни, и у меня кружилась голова, болела поясница и ноги.

Как только мать отставила тарелку с недоеденным арбузом в сторону, я улегся в постель, накрылся с головой одеялом, чтобы быстрее согреться. В эту ночь меня одолевали кошмары, снилось давно забытое и то, чего еще не было. Куда-то я бежал, кто-то меня догонял…

Утром, когда в нашем низком домике было еще полутемно, я поднял голову и посмотрел в сторону материнской постели. Мать еще не проснулась, и я решил не вставать, пока она меня не позовет. И снова сон навалился на меня.

Было совсем светло, когда я поднялся. Посмотрел на мать. Она лежала неподвижно, с открытыми глазами и открытым ртом.

— Мама!

Я бросился на колени перед постелью и прикоснулся губами к уже похолодевшей руке. Рыдания душили меня. Я еще не вполне осознавал всю непоправимость случившегося, не хотел верить, что это навсегда.

Как быстро люди узнают о смерти! Еще вчера лишь ветер открывал нашу дверь, а люди, и малознакомые, и вюгарлинцы, обходили нас стороной, чтобы, не дай аллах, и ветерок не мог донести до них дыхание матери, а сегодня… Не прошло и получаса, как в комнатку нельзя было протиснуться. Здесь были и наши близкие родственники — двоюродные братья матери, и дальние — племянницы отца, и вюгарлинцы, и горадизцы. Все друг другу задавали один и тот же вопрос: «А чем болела бедняжка?» Но кто мог им ответить?

Кроме моллы Эхсана и его жены, я никого не хотел видеть, не хотел разговаривать ни с кем.

Тем, кто обмывал мать, я отдал ее вещи, а могильщику — отцовскую одежду. Мне было физически больно оттого, что саван матери был из грубого, жесткого полотна. Какой-то незнакомый мне человек помог отвезти тело